“Моя жизнь” часть 3 - Великая Отечественная в воспоминаниях нашего соседа

А нас построили в колонну. Офицеры, стоявшие в бронетранспортерах, попрятались в них и закрыли люки. Бронетранспортеры тронулись, выбрасывая из-под гусениц комья снега, рыча поползли на дорогу один за другим. Им вслед была дана команда идти и нам. Из стороны в сторону раскачиваясь, мы еле-еле тронулись с места и пошли, проваливаясь в сугробы снега. А на большаке они к нам присоединили еще одну колонну, которую гнали с других деревень. Погнали они нас тогда всех к станции, хотя толком мы тогда еще и не знали, куда они нас гонят, но догадывались. А гнали они нас так, как гонят только скот на бойню, не давали даже опомниться. Детей, кто нес, не разрешали завернуть получше, не то что там еще что другое сделать. Хорошо, что мороз в тот день стоял небольшой, а к вечеру от пожарищ ослаб. А перед глазами все время стоял сарай, притупляя все мысли. Он не давал думать ни о чем другом. А думать нам нужно было о многом, не смотря на то, что были мы подростками еще. Нас жизнь успела научить уже многому. Детского у нас не осталось ничего, кроме нашего возраста, который выдавал нас за детей. Но главное было в том, что не знали мы ничего, что с нашей деревней, цела ли она или нет? И где наши родители? Живы ли они? И что нам делать дальше? Нашим родителям, конечно, сказали те, которые бежали позади, что нас схватили гитлеровцы, но больше им ничего не было известно о нас, как и нам о них. Мысли разные лезли в голову, смешиваясь одна с другой. Но больше всего думалось о том, как бы нам сбежать, но как, сообразить не могли.

А день подходил к концу. Начинало смеркаться. Но мы все еще шли. И время шло. Подвели они нас к станции и остановили. Мы начали от холода сходиться и прижиматься один к другому. Из охраны некоторые сбежали на вокзал. И возле нас, где стоял я с ребятами, никого как раз не оказалось. И тут мелькнула у меня мысль, а что если нам сейчас сбежать? Самый что ни на есть подходящий момент! Ну, а если заметят, тогда все, пиши как звали. Но об этом не хотелось думать. Думалось одно: “Сбежать, сбежать!” И тут я обратил внимание на два сарая, которые стояли от нас шагах в десяти, не больше, с небольшим проходом между ними. И я, не теряя времени, обратился быстрее к ребятам: “Если кто хочет бежать, то давайте побежим сейчас, ждать больше нельзя”. И я им показал на сарай. Все согласились. И мы по одному, оглядываясь по сторонам, стали перебегать от колонны в проход между сараев. Все обошлось благополучно, никто из гитлеровцев нас не заметил. Обождав там немного, мы бесшумно отворили дверь сарая. Изнутри потянуло теплым навозным паром. Возле стенки напротив стояла корова, мирно жуя жвачку. Мы вошли внутрь и, закрыв двери, стали искать в темноте по углам, где бы нам спрятаться. Один из нас наткнулся на лестницу, которая стояла в углу и вела на верх хлева. По ней мы один за другим забрались туда и ее втащили за собой, а лаз завалили сеном, которого там было вдоволь. Немного постояли, послушали. И окончательно успокоившись, стали зарываться поглубже в сено для того, чтобы хоть немного согреться. У нас ни у кого зуб на зуб не попадал. Зарывшись в сено, мы стали растирать кое-как себе руки, ноги. Пока мы согревались, прошло, конечно, не мало времени, но колонна стояла все там же. Потом, правда, мы услышали гудок паровоза, лязг и скрип вагонов. Тут я быстро сбросил с себя сено и сквозь дыры в крыше, которых в ней было не мало, посмотрел наружу. Эшелон уже стоял напротив колонны. И мне были видны покрытые инеем вагоны, в которые эсэсовцы стали загонять людей. А когда возле вагонов никого уже не оказалось кроме их самих, они закрыли двери на запоры. И паровоз, буксуя колесами, тревожно гудя, тронулся с места и потащил их на запад, набирая скорость. Так вот они и увозили эшелон за эшелоном.

После ухода поезда на хлеву долго сидеть нам не пришлось. Пришел хозяин и позвал нас в дом. Он видел нас, когда мы прятались в хлев, но помочь нам тогда ничем не мог. Их гитлеровцы предупредили, сказав, если кто появится на улице во время погрузки семей партизан, тот так же будет угнан со всеми! И он пришел сразу же, как только они ушли. Мы вылезли, хотя сразу боялись ему отозваться, когда он нас звал. Думали: “А кто его знает, кто он такой? И один ли он пришел? Может с гитлеровцами?” Но он стал нас уверять, что он пришел один и является хозяином хлева. Мы вылезли и в доме у него дождались утра. А когда стало совсем светло, он помог нам выйти из поселка станции и указал, где и как нам лучше идти домой, чтобы не встретить гитлеровцев. Они тогда везде бродили группами по дорогам и, кого встречали, всех забирали. Ходить в то время было нельзя нигде. А больше всего по тем районам, которые были намечены к уничтожению. Попрощались мы тогда с ним и пошли. Разными тропинками пришлось нам тогда идти, а кое-где и напрямик. Мы шли с другой стороны железной дороги, она считалась не партизанской зоной. Железную дорогу перешли возле гарнизона полицаев-власовцев. Мы у них спросили, цела ли наша деревня? Они ответили, что цела, пока, и спросили нас, как мы оказались здесь?

Мы им все рассказали. Они отпустили нас. Мы пришли домой. Наши родители нас уже не ждали, они думали, что нас гитлеровцы увезли в Германию. Наша деревня была цела, да еще две деревни невдалеке были целы. Никто толком не знал, что будет дальше? Полицаи-власовцы говорили, что не позволят жечь эти деревни. Дни проходили за днями в ожидании. Некоторые стали бросать дома и уходить за железную дорогу в другие деревни. Почему остались мы и сам не пойму.

Прошла неделя, наступала другая, и вот, утром показались повозки с эсэсовцами со стороны Латвии. У них были извозчики гражданские. Эсэсовцы стали ходить по домам и выгонять всех на улицу. Приказывали забирать с собой весь скот и выходить на край деревни. Все двигались туда, ведя за собой скотину. А на краю деревни извозчики отбирали у всех скотину с помощью эсэсовцев. А нас они сгоняли в толпу. Вскоре к нам подъехала группа полицаев-власовцев. И что-то стали с эсэсовцами говорить. У них произошла ссора, эсэсовцы их окружили и начали отнимать у них оружие, а потом увели в деревню, что было дальше - неизвестно. Но нас они ближе согнали друг к другу и погнали к железной дороге, туда, где был гарнизон полицаев-власовцев. Он находился в другой деревне. Проходя мимо гарнизона, многие из наших сумели сбежать в гарнизон. А нас они загнали в бывшую колхозную конюшню и закрыли за нами дверь. Мы через щели стали смотреть на улицу, что там происходит. Там была какая-то суета, полицаи-власовцы, вооруженные, ходили между эсэсовцев и вели разговоры, мазали руками, на вышках повернули пулеметы в сторону площади перед конюшней, где находились эсэсовцы. Двое из полицаев-власовцев пошли к нам с ломами с другой стороны и начали выламывать угол конюшни. Эсэсовцы заметили и стали кричать на них. Один снял автомат и дал очередь в их сторону, убить не убил, полицаи-власовцы тогда тоже наставили автоматы на них. Чем бы все это могло закончиться, тогда мы не знали. Узнали мы все это потом. Эсэсовцы хотели всех нас сжечь в отместку полицаям-власовцам за то, что они посмели нас защищать. А они не хотели, чтобы эсэсовцы наши деревни трогали. Вот и получилась у них такая неразбериха между собой. Начинало темнеть. Эсэсовцы пригнали еще крестьян из двух последних деревень. Их остановили возле конюшни и вскоре нас выпустили. Всех нас погнали вдоль железной дороги на станцию. Там нас уже ожидал эшелон, а возле него стояли эсэсовцы с овчарками. Стали нас с ходу загонять в вагоны, набили битком, закрыли двери. Вскоре появились немцы с гражданскими, местными. Те стали, проходя вдоль вагонов, выкрикивать фамилии своих родственников, они отзывались и их выпускали из вагонов. Вскоре закончилось все это. А нас прицепил паровоз и потащил на запад. Я стоял, прижавшись к стенке вагона, погруженный в раздумье о пережитом, оставшемся позади и в ожидании неведомого впереди.

Внутри вагона была невыносимая теснота, даже повернуться трудно было. Стояли прижавшись один к другому. Так и спали стоя, а чтобы прилечь там, даже и разговора не было. У кого малые дети были тем только освободили угол, чтобы они могли хоть сидеть. По нужде сходить некуда было, но все же ухитрялись кое-как, конечно, на какой-нибудь предмет, а потом выбрасывали в окно. И все старались выбросить там, где гитлеровцы поблизости ходили. А те тогда кричат. Не нравилось, видно, им это. С питанием тоже было плохо, ни у кого почти ничего не было, а с водой еще хуже и в ней была большая нужда. Доставали лишь только тогда, когда эшелон где-нибудь стоял, а возле него проходили гражданские. Так мы им покажем, что пить хотим, а из них, кто посмелее, возьмет да и бросит в вагон через решетку в окне снежка два, и то с оглядкой. А мы внутри его соберем до малейшей снежинки в одну посудину. А потом только губы доставалось смачивать и то не всем. Тащили они нас тогда суток пять, больше стояли, думалось не будет конца этому, а протащили совсем мало, в латвийский городишко Саласпилс.

Было утро. Слышим, открывают дверь. Открыли и говорят: - Выходите, приехали! А мы, можно сказать, не вышли, а выползали из вагонов на четвереньках. Да быстрей к лужам пить. На дворе было потепление и воды хватало от талого снега. Напились, окрепли на свежем воздухе и начали осматриваться, где мы находимся, куда нас привезли? И тут замечаем, что между нас ходят какие-то люди в полосатой одежде. А кое-кто с ними уже и разговор завел, спрашивают у них: - Откуда будете сами? И почему вы в полосатой одежде? Они нам и отвечают: - С царства небесного, которое находится невдалеке, километров семь, не больше. А приехали мы сюда на машинах с гестапо за вами и вашими детьми, чтобы вам легче было идти туда. А наши вновь спрашивают: - А как в том царстве, жить можно? - Жить-то, как бы вам сказать, отвечают они, а вот помереть там всегда можно, затруднений особых там нет. Пока расспрашивали одних, другие подгоняли машины для погрузки детей. Сначала, конечно, никто садить своих детей не хотел, думали, кто их знает, куда они увезут их одних, но когда гестаповцы разрешили взрослым ехать по два человека на машину, только тогда стали сажать. Машины, заполненные детьми, сразу же уходили. Потом они нас построили в колонну и, с музыкой впереди, повели туда же. А из-за окошек, углов и заборов выглядывали местные жители, провожая нас печальными взглядами, предугадывая нашу судьбу. Гестаповцы с нами старались обращаться повежливее, они не хотели показывать свои зверства местному населению, мол, смотрите, какие мы хорошие и как хорошо обращаемся с семьями партизан. Даже машины подали, все удобства. Ну а за колючей проволокой вновь вылез их гуманизм и вежливость до предела.

Бронислав – Микельс - Славик


Добавить комментарий