После карантина, недели через две, вновь пришло к нам в барак начальство и объявило: - Кто желает из девушек возрастом от пятнадцати до двадцати лет поехать в Германию на работы, тех прошу выйти! Стать в одну шеренгу для отбора! Сразу вышло, правда, немного, но вышли, а остальные стали советоваться с родителями, ехать или нет, а время шло, тут у гитлеровцев лопнуло терпение ждать. И они приказали выйти всем девушкам, а если кто не выйдет, те будут наказаны. Пришлось выйти им. Отобрали они человек двадцать, попали больше те, которые были красивыми, и увели. Даже попрощаться не дали с родителями. Правда, один при выходе крикнул: - Не беспокойтесь, переоденем тогда и приведем показать и попрощаться! И к вечеру привели они их, все были одеты как нужно. Может, другая дома того не имела, что на них одели. В лагере барахла было полно всякого с убитых и умерших, в нем нужды не было особой. И они для них его не пожалели. Им было все равно, на кого его одеть. Сегодня на них, завтра можно и на других одеть! В их руках были судьбы, люди и одежда. С девушками у них был свой план, о котором мне пришлось узнать уже после войны. Этот маскарад им нужен был для того, чтобы пустить пыль в глаза нам всем и скрыть свои темные дела. Чтобы никто не знал, куда их увозят. Им нужно было, чтобы все думали, что их увозят в Германию на работы. Но это была только ширма. Попрощались они тогда со своими близкими, и ушли все в слезах. Судьба их сложилась очень даже печально. Но кто мог только тогда подумать о том, что всех их отправят в дома терпимости в Ригу! Вот такая история получилась с ними.

После отправки девушек, через несколько дней, опять прибыло к нам вечером начальство с бумагами и автоматчиками. Стали они вызывать по фамилиям и номерам одних только взрослых, детей приказали не брать с собой. Вызванных сразу же выгоняли на улицу, чтобы не мешали внутри барака остальным. Тут, конечно, поднялся сразу шум, плач, крик, некоторые женщины волосы рвали на себе, у которых грудные дети были. Даже сейчас вспомнить страшно. Другая, обезумевши, несет с собой ребенка, а они у нее из рук вырывают, а ее выталкивают на улицу. У кого повзрослее дети были, те легче расставались. Они сразу уходили на улицу, попрощавшись, чтобы не видеть и не слышать. Долго тогда так все продолжалось, пока всех взрослых они вызвали. Моя мама тоже ушла с сестренкой нашей. Остались мы с братишкой вдвоем. Куда они их угнали, нам ничего не было известно. За малыми детьми потом тоже пришли, забрали и увезли тоже неизвестно куда из лагеря. Дня через два и нас подростков стали вывозить из лагеря партиями на автобусах. В такую партию попал и я с братишкой. Привезли нас в Ригу. Разместили в доме с решетками на окнах. Я подошел к окну и стал смотреть на улицу. В город я попал впервые и городов не видел. Пока я смотрел, к нам приходят взрослые гражданские женщины и мужчины и стали нас рассматривать и уводить с собой, ко мне подошла высокая блондинка, прилично одетая, посмотрела на меня, спросила, как меня зовут и согласен ли я идти с ней? Я согласился. При выходе гитлеровцы записывали, кто берет, кого и куда. В общем, регистрировали они нас на всякий случай, если мы им вновь понадобимся, чтобы всех нас вернуть без труда. Тут только я спохватился, вспомнил братишку. Я вернулся, но его там уже не было. Кто-то его тоже забрал. Так мы расстались.

Шли мы с ней по улице, ехали на трамвае, вновь шли и подошли к дому двухэтажному. Сначала я побыл у нее в Риге, пока окреп, потом она меня отправила с сыном своим в сельскую местность. Приехали мы к ним туда. Дом у них был большой, двухэтажный, мне выделили комнату с окном на речку. Недели через две уже выглядел совсем другим человеком. Работы мне приходилось выполнять те, которые были мне под силу. Кормили неплохо. Ели все за общим столом с хозяином. Хозяин, хоть и богатый был, но гитлеровцев не любил. Работали у него, кроме меня, еще несколько человек. Три женщины да пленный наш, лейтенант-артиллерист, родом со Смоленщины, звали Гриша. Его хозяин взял с Валговского лагеря. Земли всей у хозяина было гектар около шестидесяти, большой каменный скотный двор, амбар, сушильня для сушки зерна. Три лошади, двенадцать коров, десять свиней, полсотни курей, косилка, жнейка и все другое, что надо. Так вот я и жил там. Дни проходили за днями в тоске и ожидании своих. А там вскоре и фронт стал к нам приближаться. Немцы, чтобы поправить свое гибельное положение на фронте, стали призывать в национальный латышский легион молодежь. И в честь такого знаменательного дня, некоторые хозяева решили отпраздновать вместе со своими благодетелями. Собрались они все у моего хозяина, хоть он был против всего этого, но так как у одного него во всей волости был приличный дом, да еще с большим залом, то у него и было решено гулять. Ну а самыми главными были на этом празднестве гитлеровцы.

После этого вечера, прошло еще несколько дней, задумался я и затосковал. Стал я бояться, чтобы гитлеровцы меня не потребовали вновь в лагерь, так как фронт поджимал их. Другой раз лягу спать, но никак уснуть не могу. Все ворочаюсь на койке. А то не вытерплю, встану, подойду к окну, и все смотрю, смотрю на полыхающее зарево войны. А то возле окошка так и простою до утра. И чего я хуже всего боялся, то и сбылось, принесли повестку хозяину, чтобы он меня отвез в волость на сборный пункт, где нас гитлеровцы ожидали для отправки в лагерь. Делать было нечего, собрал он меня в дорогу, да поехали мы с ним туда. Едем, а он меня успокаивает: - Не бойся, говорит мне, я сумею тебя выкупить у них. И правда, когда подъехали мы к волости, он мне и говорит: - Ты обожди меня здесь на возу, я один туда схожу, и ушел. Остался я, смотрю, народу уже порядком собралось. Со всей волости свезли таких же, как я, у кого были взяты. Обождал я еще немного, вижу, выходит он и улыбается, потом машет мне рукой, показывает – поворачивай, мол, лошадь в обратную сторону, домой поехали. А я сижу и не верю, и только поверил, когда мы порядком отъехали от волости. Приехали мы обратно, а дня через два вновь привозят повестку хозяину, но эту уже, чтобы он пленного отвез в лагерь. Собрал его хозяин в дорогу. Продуктами обеспечил на первые дни, а утром следующего дня должны были выехать, но вечером, когда стемнело, я спать ложился. Приходит ко мне пленный, Григорий, сел возле меня, а потом тихонько говорит: - Послушай, я хочу тебя попросить. Но выполнишь ли ты это? Толком я не знал, что он хотел попросить, но дал согласие. Тогда он подвинулся ко мне поближе и говорит: - Я не хочу ехать в лагерь, я задумал сбежать: фронт уже близок и нам недолго придется ждать своих. Они уже скоро придут, а твоя обязанность вот в чем: если сумеешь, будешь приносить мне что-нибудь из еды, когда мой запас кончится. А больше мне, по-видимому, ничего и не нужно будет. Спрятаться я думаю в сарае на сеновале. Зароюсь, а они навряд ли будут меня там искать. Я согласился, а он так и сделал. Утром хозяин пошел к нему, чтобы ехать, а его уже и след простыл. Поискал он его тогда возле дома. У меня спросил, но я ему ответил, что не видел и не знаю, где он. Потом он все же позвонил в волость. Что ему оттуда ответили, не знаю, он махнул рукой, сплюнул, быстро повесил трубку и ушел к себе в комнату. Я потом рассказал Григорию, что слышал и видел. А он мне объяснил, смеясь, что они его, наверное, заставляли искать меня, а он на все их приказы плюнул да махнул рукой, что ты и видел. На этом, казалось бы, все тогда и кончилось, если бы не одна оказия. Искать, конечно, никто тогда не приезжал, да им тогда было уже не до этого, чтобы искать одного пленного. Приближался фронт, он пугал их больше всего на свете.