Самолеты наши стали летать все чаще и бомбили дорогу, по которой двигались войска и на фронт и с фронта. В общем, все шло неплохо. Я носил ему еду, рассказывал новости, какие приходилось услышать. Но вот однажды приехал на хутор внук хозяина с девушкой, тот, который меня привозил с Риги на хутор. Он стал интересоваться, куда мог деться пленный, часто стал спрашивать у меня, не знаю ли я, где он? Я отвечал, что не знаю. Однажды он пошел в сарай и обнаружил помятое сено, он понял и стал звать его. Григорий долго не вылезал, но когда он сказал, что скоро сюда прибудет немецкий корпус для расквартировки, Григорий вылез из укрытия. Он привел его в дом, позвал всех нас и предупредил, чтобы мы все молчали, а иначе немцы всех расстреляют, если узнают. Он принес темные очки и одел их Григорию, сказал, чтобы он их не снимал и прикинулся слепым и немым, а так же, чтобы не брился, а если немцы нас спросят, отвечали, что он родственник хозяина. А мне он сказал, чтобы я его водил за руку. На этом все разошлись. Он вскоре уехал, девушка осталась. Мы ждали прибытия немцев, о которых он говорил, но они не появлялись, по дороге движение немцев продолжалось днем и ночью.

Наступил июль 44-го. Вскоре к нам пожаловали немцы, прибыл их корпус, с тремя генералами. Стали они занимать все комнаты в доме, весь сарай и все вокруг в лесу. Хозяев и нас всех выгнали из дома. На усадьбе было два дома, и в одном из них нам разрешили остаться. Однажды я пошел в поле за лошадьми, они паслись там. Смотрю - в лесу, невдалеке, что-то блестит, то пропадет блеск, то вновь блестит. Я заинтересовался, что там могло быть, раньше я этого не видел и решил посмотреть, что это? Я туда пришел, но ничего не обнаружил, стою, смотрю кругом, и замечаю, что в кустарнике что-то зашевелилось. Я пошел туда, и наткнулся на 4-х солдат в зеленых плащ-палатках, один из них поманил меня рукой. Я подошел, он рванул меня за ногу рукой. Я упал, и крикнуть не успел, лежу и не пойму, кто они? Один обращается ко мне по-немецки, а другой по-русски ему говорит: «Может он по-немецки не знает? Он же латыш». Тут я сообразил, что они наши, и говорю им: «Я русский», и они с удивлением стали меня спрашивать - откуда я и как я их обнаружил? Я им рассказал. Они тихо смеялись. Потом вновь стали спрашивать, много ли немцев на хуторе, ответил много, весь дом двухэтажный занимают, в сараях и возле дома в лесу, так как вокруг дома лес. Один достал лист бумаги и карандаш, и попросил меня нарисовать расположение дома, сараев и всего места. Я сделал. Они рассматривали и что-то помечали на карте, потом что-то между собой стали обсуждать. Потом спросили, сколько нас, гражданских? Я сказал, и сказал, что есть наш пленный, лейтенант Григорий, они удивились. Я стал просить взять меня с собой, они не согласились, ответили, что это большой риск. Посоветовали возвращаться назад, так как скоро придут наши, или они вновь придут сюда и тогда будет видно, и назначили мне встречу в лесу. Также предупредили меня, чтобы я никому не говорил об этом, и что дня через два прилетят самолеты бомбить эту территорию, что я пометил, и чтобы я уходил оттуда, когда услышу гул самолетов. Они попрощались со мной и скрылись в лесу, уходя, сказали: «Жди, мы придем и тебя найдем».

Я вернулся, самолеты летали каждый день, но бомбили дорогу, по которой двигались немцы. Дня через два их прилетело больше, они стали низко кружить. Я бегом побежал в поле, по нему тоже бежали немцы. Там была канава, я упал в нее, чувствую, что на меня тоже кто-то упал, но так как кругом был грохот от разрывов, я лежал не шевелясь, когда все стихло, я пошевелился, сверху тоже пошевелились, я повернул голову и увидел что поднимается немец в каске с автоматом. Он встал и ушел, их оказалось в канаве несколько человек, в поле и на дороге горели машины, кругом стоял дым, крики раненых и команды офицеров. Я пошел назад, думал что и дома наши разбомбили, но они оказались нетронуты. Больше бомбежек не было, на второй день немцы стали уходить, все грузили на машины и уезжали, последние взорвали мост через речку невдалеке от нас, копали траншеи, устанавливали пулеметы и небольшие пушки. Мы все перебрались в подвал в сарае, так как стены были там каменные, а перекрытие бетонное, стали ждать. Первый день было затишье, на второй с утра стали свистеть снаряды и рваться по округе, так продолжалось с час, потом вновь затишье, к нам в подвал зашли три немца, посмотрели на нас, и вновь ушли. Потом пришел внук хозяина, и стал уговаривать деда с бабой уйти, но они не соглашались, возраст их был пожилой,. Пока он их уговаривал, послышались автоматные выстрелы, с одной и с другой стороны сарая, он побежал на выход, за ним побежала девушка, та, которую он раньше привез, она вскоре вернулась плача. За ней появились наши солдаты.

Они тоже стали нас рассматривать и спрашивать, знает кто по-русски? Я сказал, что знаю я. Он спросил, что за фриц отсюда бежал? Я ответил, что он родственник хозяина, а девушка чья – его. Я его бы пристрелил, да патронов в нагане было мало. Он сказал, чтобы мы все отсюда ушли в другой подвал, на время этот займут они. Один из них повел нас в другой подвал, при выходе ранило хозяина в плечо пулей, так как кругом шла стрельба, лежали наши убитые в зеленых шинелях с вещмешками на спине, уткнувшись носом в траву. Другие окапывались. В другом подвале мы пробыли недолго, он от обстрела осыпался, нас вновь вернули назад, там никого не было, кроме одного офицера, который стоял на выходе из подвала с наганом в руке, и что-то кричал наружи солдатам, которые находились невдалеке в наспех вырытых окопчиках. Мне так и не пришлось пойти на встречу с разведчиками, так как день этот не наступил, наши пришли раньше. Стрельба не прекращалась весь день. К вечеру в подвал пришли трое наших, стали спрашивать, где та девушка, которая бежала за фрицем, стали фонариком освещать нас. Они ее увидели и приказали ей идти с ними, она подошла ко мне и стала плакать, хотя она как вернулась, все время плакала. Они взяли ее за руку и повели, один обернулся и обратился ко мне:

- Тебя наверное разведчики ищут?
Я не знал, что ему ответить он сказал:
- Жди, никуда не уходи. – и ушел.

Наступила ночь, артиллерийская канонада удалилась. Тот что стоял на выходе, ушел. Мы остались одни. Слышны были крики раненых, они кричали «Санитары!», потом наступило затишье, послышалась немецкая речь, двое зашли в подвал, нас осветили фонариками, молча осмотрели и ушли. Вновь началась стрельба, так продолжилось до утра и весь день. Стены сарая содрогались от попадания снарядов с двух сторон, наш подвал оказался между нашими и немцами. Пошли вторые сутки, вторая ночь, стрельба то прекращалась, то вновь нарастала. Подвал получил проломы в стенах, один пролом был к нашим солдатам. Утром Григорий подошел ко мне и говорит:

- Надо уходить, а то здесь мы погибнем.
Я согласился, он показал на пролом, через него мы уйдем. Мы подошли к пролому, он говорит мне:
- Давай я тебя подсажу. – так как до пролома было высоковато.

Потом он передумал, и решил сам вылезти, а меня за руку вытаскивать. Он вылез и стал там осматриваться, в этот момент произошел взрыв над его головой, в верх сарая видимо попал снаряд или мина. Я отскочил и упал, смотрю – Григорий тоже лежит на полу и стонет. Я пополз к нему и стал его ощупывать, руки мои наткнулись на что-то мокрое, это была его голова, она была вся в крови, но он был жив. В это время в подвал пришли трое солдат, и стали звать меня по имени. Я понял, что это разведчики. Я отозвался, они подошли ко мне, осветили фонариком, спросили, кто это. Я сказал, что это наш лейтенант Григорий. Они перевязали его и спросили номер части, имя, фамилию, на бумаге, освещая фонариком, записали. Сказали, что за ним придут санитары. Меня они взяли с собой, только сказали, чтобы я выполнял все, что они мне будут говорить.

И мы пошли, где бежали бегом, где ползли, где отлеживались в воронке, где толкали меня в шею, чтобы я падал. Мы добрались до реки и стали перебегать временный мост. Тут нас накрыла мина, сбросила меня и еще одного в реку. Я получил мелкие осколки в руку, нею и ногу. С реки меня вытащили, хотя я сам выбирался. Один из них тоже получил осколок в руку. Мы вошли в лес. В лесу стояла артиллерия и без перерыва стреляла. Мы сняли верхнюю одежду и подошли к наспех вырытой землянке, там внутри на носилках лежали раненые, возле них на ящиках из-под снарядов сидели санитары и что-то делали раненым. Один из них предложил мне сесть, подошел ко мне и осмотрел руку и тело и стал бинтовать. Подошел другой и предложил мне вытянуть с руки и шеи осколки, они сидели почти сверху. Я согласился, он сделал уколы, смазал спиртом и стал вытаскивать. Боли я почти не испытывал, он вынул и передал мне, в ноге засел глубоко, он и сейчас там находится. Перевязали меня и мы втроем пошли в другую землянку, одного из нас отправили в медсанбат. Там находились двое, они посмотрели на меня, предложили сесть, я сел. Один из них вытащил из сумки бумагу, положил ее на составленные один на другой ящики, и обратился ко мне, стал меня спрашивать обо всем: откуда я, как оказался на хуторе, где отец, мать, сестры, братья, и все записывал. Напоследок он спросил, могу ли я говорить по-латышски, я ответил что немного могу. Потом меня повели к их командиру. Он тоже посмотрел на меня, задал несколько вопросов, и сказал, чтобы меня отвели в штаб, он туда позвонит. Там меня поставили на учет, выдали обмундирование, красноармейскую книжку, фотограф сфотографировал, в дальнейшем обмундирование мне шил по мне батальонный портной. Так я стал солдатом-добровольцем 1-го Прибалтийского фронта 196 дивизии.

Бронислав – Микельс - Славик